|
Это было давно... Это было тогда, когда и земля, и небо, и люди, и обычаи — все было не такое, как теперь. Большое на земле ханство было. Только оно одно и было такое, и никогда оно уже больше не повторится. В этом ханстве ханом была женщина. Визири были тоже женщины. Хана звали За-най. И сидела Занай в городе Самирам.
Чудный это был город. Совсем не такой, как нынешние города. Стоял он не на земле, а высоко над нею на тридцати семи тысячах столбах. И никто не мог в него войти своею волею. Может быть, потому и держался он так долго. Были в нем и мужчины, но было их немного. Они сидели дома взаперти, убирали да малых детей нянчили — и не всех детей, а только мальчиков: девочки все были собраны в одно место и жили во дворце хана Занай, пока не вырастали.
А женщины делали все: и совет держали, и народ судили, и на войну ходили, и на охоту...
Новорожденных девочек всех оставляли, а мальчиков собирали вместе, клали в ряд, оставляли только одного живого из ста, а остальных сбрасывали вниз волкам, тиграм, львам и птицам хищным на растерзание. Выбирала того мальчика, одного из ста, счастливого, кому жить, вырастать можно было, старая и слепая старуха. Сама судьба, без ее воли, руками ее правила. Раз пришло время родить самой Занай, хану этого города...
Когда осенью небо снимает свой халат и надевает серый, оно начинает плакать над землею, и много слез падает сверху на землю, вздуваются реки, наполняются до краев озера, а на небе слез все не убывает. Точно так начала плакать слепая старуха, когда пришло время родить Занай. И долго она плакала; целые реки слез вытекли из глаз старухи.
Собрался народ вокруг плачущей. Стали спрашивать:
— Чем вызваны у тебя эти слезы?
— Горе великое собирается над нашими головами,— сказала старуха,— и это горе сидит теперь во чреве нашей Занай. Она родит не девочку, а мальчика, и погубит этот новорожденный наше бабье ханство.
Старуха заплакала еще сильнее, так вся слезами и изошла, растаяла. Осталось от нее только место сырое, и то скоро на солнце высохло.
Задумалась Занай, а народ весь женский задумался еще больше. Собрался большой совет из старейших. Думал этот совет тридцать семь дней и тридцать, семь ночей и ничего не выдумал.
Собрали тогда совет из молодых. Думал этот совет тридцать семь дней и тридцать семь ночей и ничего не придумал.
Решили собрать самых маленьких детей, и самая меньшая из них девочка — от земли только две ладони — говорит Занай и всему народу:
— О чем же вы грустите и задумались так? Когда Занай, наш хан, родит мальчика, возьмите его и сбросьте вниз волкам, львам, тиграм и птицам хищным на растерзание. Не кладите его в ряд, чтобы судьба его в живых не оставила.
Сказала это она, и всем в городе стало веселее. Узнали, как легко от злой беды-погибели отделаться. Только Занай, мать злополучная, еще больше прежнего задумалась, сидит на ковре золотом и глаз на народ поднять не хочет.
Догадались тогда, какой змей гложет ханское сердце. Отобрали двух приставниц, самых злых, самых зорких, и к хану сторожить роды приставили. Заперли Занай в ее женском дворце вместе с злыми, зоркими приставницами. Наказали им строго следить, как бы Занай, ради своего материнского сердца, ханство все не погубила. Долго мучилась, крепилась Занай, а пришло уже последнее время, до родов только два раза должно было солнце подняться и два раза за землю опуститься. Заговорила тогда Занай, мать злополучная, со своими слугами, зоркими приставницами.
— Дам вам золота столько, сколько с собою унести сможете, халатов цветных столько, сколько до ваших домов по земле уложить сможете... Спасите, сберегите моего сына.
— Нет! Этого мы сделать не сможем,— отвечали ей злые, зоркие приставницы.
— Позволю вам мужей выбирать по себе, не по жребию, а кого хотите. Позволю вам у других жен отбирать мужей, только спасите мне мое детище,— упрашивала Занай.
— Нет! Этого мы сделать не сможем,— отвечали ей злые, зоркие приставницы.
Только три часа до родов осталось. Подошли к ней, к Занай, ее злые, зоркие приставницы. Заиграло у Занай сердце радостью. Стали приставницы между собой перешептываться.
— Не хотим мы себе мужей брать из здешних,— сказали они,— а дай нам мужей из тех, что внизу ездят, кому в город наша дорога запрещается.
Долго крепилась Занай, не давала этого позволения, а в последних муках, когда голос новорожденного услыхала, согласилась и говорит злым, зорким приставницам:
— Берите себе мужей из тех, что внизу ходят, только спасите, сберегите мое детище.
Тогда взяли новорожденного злые, зоркие приставницы, спрятали его, а к Занай девочку положили. Потом вышли к народу и говорят:
— Обманула вас слепая старуха. Оттого она и умерла, что позволила своему языку на старости лет неправдою ворочаться. Родила Занай девочку, а не мальчика. Вот она, эта новорожденная. Идите все поздравлять своего хана, несите подарки родильные.
И пошли радость да веселье по всему городу, по всему ханству женскому, и понесли со всех сторон хану подарки родильные: адрассы, платки индийские, золото, сахар и нан; погнали к хану лошадей, овец и верблюдов, каждого скота по тысяче, а злые, зоркие приставницы давно себе мужей высмотрели: два туркмена там ездили — шапки на них черные, глаза из-под тех шапок горят, как звезды из-за туч ночных, халаты золотом шитые, а кони все с головы до копыт каменьями дорогими обвешаны. Спустили они им лестницы и подняли в город вместе с их конями разукрашенными.
Каждый день солнце поднималось на небо, каждый день спускалось оно за землю, шло чередом время — за днями недели, за неделями месяцы, за месяцами годы. Растет да вырастает ханский сын у чужой матери, подрастает и ханская дочь-подкидыш. Всласть утешается Занай, издали на своего сына глядючи, всласть утешаются со своими мужьями злые, зоркие приставницы.
Прошло десять лет. Никакой беды не было над ханством, ниоткуда ее и не чуяли. Стала тогда Занай и ее злые, зоркие приставницы про себя посмеиваться над старухою-предсказательницей. Вырос ханский сын, краше всех мужчин в городе стал, и назвали его Искандером. Только одно такое имя и было во всем городе. И стали на небе тучи скапливаться, и нависли эти тучи как раз над городом женского ханства. И недобрым духом от этих черных туч веяло. Большая беда-горе в степном ветре чувствовалась. И настало время тяжелое, беда горькая, откуда ее и не ждали. Стали мужчины между собой поговаривать, стали они между собой перешептываться, стали они на женщин косо посматривать. А после собрались все посреди города на большой площади, стали в круг, и среди этого круга сын Занай. Заговорили тогда мужчины. Все заговорили, а только один голос слышался. Все головы думали, а бодро одна голова за всех думала. Это голова Искандера. Вот и говорят мужчины женщинам:
— Не хотим мы больше вашего порядка, старого, бабьего. Не хотим больше вашего хана-женщину. Выбрали мы себе хана нового, хана Искандера. А с новым ханом и время для нас пришло новое. Сами мы будем и народом править, и на войну ходить, и на охоту — сами будем жен себе выбирать. Вы, женщины, идите на каши места, во дворы ступайте детей качать да варить плов, шить наш халаты. Не позволим больше сыновей наших вниз бросати волкам, тиграм, львам и птицам хищным на оастерзаншД Отдайте нам ваши шлемы, шапки железные, а себе возьмите котлы чугунные и кумганы медные. Отдайте нам клычи острые, пики длинные, арканы тягучие, крепкие! луки и стрелы, волосом оперенные, а сами возьмите иглзД да лопату, кочерги, ложки, чтоб в котлах мешать. Не хотите волею отдать, возьмем силою. Выходите все женщины на бой с нами. Чья сила возьмет, того и верх будет.
Собралось женское войско. Сама ханша мечом опоясалась. Бились с мужчинами тридцать семь дней и тридцатая семь ночей. Залили кровью все улицы, все площади, ящ взяли верх над мужчинами женщины. А потому взяли, что у мужчин были одни кулаки да руки голые, а у женщин пики, стрелы, клычи. Да мужчин было мало: по одному на сто женщин.
Окружили женщины мужчин тройною железною це-Я пью, а их хана с головы до ног волосяными арканами опув тали. Собрался суд. Стали судить непокорных. Судить того, кто всему ханству горем был, кто среди круга стоял, и кто сильней всех с женщинами бился.
Присудили хана Искандера к смертной казни, к злой, лютой смерти, и такой, чтоб всем, глядя на нее, страшно было. Присудили судьи вырезать у него сердце кривыми острым ножом и высоко сердце это на длинной пике над городом выставить, а потом снять с него кожу с живого и снимать эту кожу медленно, каждый час по одной ладони. И казнить его, Искандера, должна сама Занай. Вывели Искандера на высокое место, чтобы всем в городе было видно. Чтоб все видели эту лютую казнь и радовались.
Подошла Занай к приговоренному, смотрит на него, а сама ничего не видит. Не видит она ни сына своего злополучного, ни народа, что вокруг толпился, ни города своего, ни двора ханского, и неба не видит. Солнце глазгЯ не слепит ей. Все затянуло перед ней слезами, туманом и текут эти слезы двумя реками широкими по бокам, обе на запад, к морю далекому, песками окруженному.
Тяжело матери поднять нож кривой острый на свое дитя, и рука у нее стала словно железом окована. И заговорила тогда Занай со своим народом женским. Стала признаваться, каяться:
— Обманула я вас, погубила и себя и ханство все женское, а помогли мне в том мои слуги верные—злые, зоркие приставницы. Родила я сына, а не дочь и от вас его спрятала. Вот он, сын мой. Правду сказала слепая старуха. И над правдою той мы смеялись. Легче мне кривой нож на себя поднять и ханство погубить, чем ударить им сына своего. Мое родное детище... Я виновата, пусть и погибну первая...
И ударила себя Занай ножом этим заостренным прямо в грудь, в самую середину сердца. Пала она мертвая на свой ковер, золотом вышитый. Дрогнуло небо, черною тучею затянулось, и пошатнулись столбы высокие города. Как одна, вздохнули все женщины, а мужчины все обрадовались. Страх напал на женщин, разбежались они по своим домам от страха, спрятались, а оружие свое бросили на площади, подняли то оружие мужчины, наложили замки тяжелые на двери домов, где женщины спрятались, и стали городом управлять по-своему.
|
