Тельконур

Статным и ловким красавцем рос жигит Мардан. Но поскупилась жизнь на его счастье. Щедра была она лишь на черные дни, лишения, беды и обиды, потому что беден был жигит и одинок. Богатые родичи, как чужого, стороной обходили   Мардана   при    встрече, труд же его считали своим и забывали платить.
«Чем в родном краю горе мыкать, поеду по белу свету счастья искать»,— решил бедняк. Пошел он в табуны самого богатого своего родича и поймал там лучшего скакуна — конь серый в яблоках, шерсть лоснится, как бархат, глаза горят, копыта выбивают огонь из земли. Серый на всех бегах брал первую награду... На нем и отправился Мардан в неведомые края.
Ехал он не спеша, на пути не встретил ни жилья, ни человека. Лишь на пятнадцатый день заметил вдалеке незнакомый аул. Приехал туда Мардан и попал прямо на байгу. Хозяева предложили гостю участвовать в бегах, показать, на что способен он и его конь. Жигит согласился и пришел на своем Сером первым. Аксакалы с почестями предложили победителю награду: верблюда и дорогой ковер. А молодые жигиты держались на отшибе и косились в сторону Мардана. Приглядывались они не столько к нему самому, сколько к его коню. Понял Мардан, что попал в аул конокрадов и несдобровать теперь ни ему, ни его Серому. И пустился жигит на хитрость.
—  Не нуждаюсь я ни в ковре, ни в верблюде,— заявил он присутствующим.—Ведь я родственник самого Субебая.
Все знают в округе влиятельного Субебая — он никому не простит обиды своего родича. И отпустили Мардана из аула с миром: не тронули ни его самого, ни коня его. Да еще на прощание наполнили гостю переметную суму — коржун — золотыми и серебряными монетами. Ехал дальше Мардан, посвистывал. Заехал он на ярмарку, купил там дорогую красивую одежду, приоделся и стал краше прежнего.
Ехал жигит не спеша и на пятнадцатый день приехал в аул прославленного на всю степь богатого бая Субебая.
Увидав Мардана, спросил Субебай, кто он, откуда и куда едет. Ничего не скрыл  жигит, рассказал  все как есть.
—  Я одинокий бедняк, уехал из родных мест на коне родственника. В ауле, за пятнадцать дней пути отсюда, была байга, я обогнал всех. Тут позарились нечестные люди на скакуна моего, не  пойми  я их  замысла  вовремя — несдобровать нам с конем.   Спасся лишь   тем, что   назвался твоим родичем, достопочтенный Субебай.
Баю пришлись по душе и ловкость и находчивость Мардана, и повел он такие речи:
—  Что бы ты спросил с меня, жигит, если бы я предложил тебе быть   моим старшим   табунщиком   сроком  на пять лет?
—  Зачем спешить с   ответом.  Пять   лет — срок  немалый,— отвечает разумный    Мардан.— Сначала    поедем к твоим табунам, там  я познакомлюсь с твоими табунщиками, коней посмотрю. Тогда и ответ дам тебе, Субебай.
—  Хорошо,— согласился бай. Как  решили, так  и сделали:  на рассвете   поехали к табунам, через   сутки   были уже на месте.
Поздоровавшись с гостями, табунщики стали прогонять перед ними коней.
Время клонилось к вечеру, а табунам Субебая не было
конца. Вдруг Мардан заметил жеребенка, который по очереди сосал двух маток. Ему, верно, не было и году, а выглядел он как двухгодовалый. Мардан попросил поймать Тельконура и привести к нему. Когда табунщики это сделали, обратился Мардан к Субебаю:
—   Вот за этого сосунка, бай, я буду работать у тебя два года.
—  Что попросишь за остальные три?
—  Не будем вперед загадывать, достопочтенный Субебай. Всему свое   время,— ответил жигит.  Бай   подумал и согласился. В честь сговора   приказал он зарезать самого жирного годовалого жеребенка и приготовить из него бес-бармак.
На ужин созвал Субебай всех своих табунщиков и сказал им:
—  Я первый хозяин этим табунам, Мардан — второй. Я назначаю его старшим над вами — слушайтесь и не прекословьте.
Когда пиала с ароматным кумысом прошла один раз по кругу, стали все просить Мардана отдать им «дань гостя», как этого требовал обычай. По своему желанию гость должен был или спеть песню, или сыграть на домбре, или рассказать интересную историю. Иначе хозяева придумывали гостю наказание.
Мардан как будто только и ждал просьбы хозяев. Мигом он сходил за Тельконуром и привязал его за вбитый поблизости от очага колышек. Из коржуна вытащил самодельную дудочку, уселся поудобнее в кругу пастухов и заиграл.
Не смеет шелохнуться Субебай, на полуслове замерли пастухи, травы приникли к земле, месяц выглянул из-за туч, ярче вспыхнул костер над казаном, недопитым стоит ароматный кумыс, дымится в пиалах мясо жеребенка. Трели, одна напевнее другой, сменяли друг друга, и казалось, что это не жигит играет на дудке в кругу пастухов, а с неба льются причудливые, еще никем никогда не слыханные звуки.
Тельконур насторожился, поднял голову, спину выпрямил, изогнул шею дугой и вдруг плавно пошел под музыку!
—  Что за чудо!— не   сдержали   тут своего   удивления
табунщики.— Первый  раз  видим,  чтобы конь  так  подчинялся власти музыки. Да он же пляшет!
—  Не всякий конь   любит музыку   и понимает ее, как этот. Тельконур как раз тот конь, который мне и нужен. Вы помогли мне проверить его. Отныне нет для меня вернее друга, чем Тельконур,— сказал Мардан.
—  Свет мой,— обратился к жигиту растроганный Су-бебай.— Почему ты  не сказал  мне раньше,  что владеешь таким мастерством. Не табунщиком бы тебе быть, а учителем.  Четырнадцатую  весну  встречает  моя  дочь  Кенже-тай, смышленее и милее ее нет никого у нас в роду. Научи, жигит,   мою   единственную    своему   дивному    искусству. Наезжай иногда к нам в аул, доставь нам с Кенжетай удовольствие.
—  Хорошо,— согласился    Мардан.    Он    прополоскал свою дудочку водой и положил на место.
Через несколько дней приехал жигит в аул бая. Кенжетай с нетерпением ждала «волшебного музыканта», так назвал его отец. Не успел Мардан приветствовать хозяев, как Кенжетай уже просила его сыграть на свирели.
Усадили Мардана на самое почетное место, и заиграл он веселую музыку. По солнышку зажглось в глазах Кенжетай, лучами засветился се ясный взор, сидела девочка как зачарованная.
С тех пор Мардан стал часто навещать аул, и через два года Кенжетай постигла мудрость его науки, а через год, на семнадцатую свою весну,— превзошла в музыкальном искусстве своего учителя.
Надо сказать, что познали молодые люди не только тайну искусства, но и еще одну, более сокровенную. Жигит и девушка полюбили друг друга всей душой, но боялись в этом признаться даже самим себе.
В честь восемнадцатой весны дочери Субебай устроил богатый той. Именинница на нем пленила взор всех людей своей красотой, слух — волшебной игрой на свирели. Все поздравляли ее и возносили хвалу, Мардан преподнес Кенжетай свою самодельную дудку.
Пришла и девятнадцатая весна Кенжетай... Степь, как яркий ковер, цвела желтыми и красными тюльпанами. Краше цветов была в степи Кенжетай. Призвал в этот год Субебай к себе Мардана и сказал ему:
—  Срок   твоей   службы    истек,   жигит.   Говори   свою просьбу: что ты хочешь с меня за неоплаченные три года?
—  Не надо мне, бай, никакой с тебя платы. Жил  я у тебя неплохо, доволен и этим.
—  Сам аллах послал тебя ко мне. Растрогал ты мою душу, и поступлю я с тобой по-отцовски. Поезжай по белому свету, ищи себе невесту по нраву. Я обещаю за нее выплатить любой калым, сколько бы табунов ни запросили. Еще построю тебе дом, и чтобы был он не только твоим, но и домом твоей   названой сестры   Кенжетай. В любое   время, когда ей захочется, пусть живет Кенжетай у тебя.
И собрался Мардан в путь, искать невесту. Перед дорогой зашел он попрощаться с Кенжетай.
—  Кого ты едешь   искать, жигит?— спросила   его девушка.— Разве сердце не подсказывает тебе, кто твоя избранная? Никуда не отпущу тебя, Мардан!
—  Опомнись, душа   моя,— взмолился   жигит.— Закон сильнее нас. Разве твой богатый отец согласится выдать за меня, своего батрака, тебя — единственную дочь свою?
—  Был бы ты согласен, отца не будем просить об этом. Я убегу с тобою из дому тайно хоть на край света.
—  Не за себя страшусь, за тебя, Кенжетай:  поймают нас — растерзают, как кровожадные шакалы.
—  Мне не страшна с любимым и смерть, страшнее — жить без тебя. Кто нас может поймать, если ты сядешь на Тельконура, а я на гнедого скакуна отца? Нет еще таких быстрых коней в округе.
—  Если ты говоришь так, радость моя, Кенжетай, буду ли я перечить? Поеду первым, чтобы отвести подозрение. Остановлюсь у озера Дайык. Дико там и пустынно, но для нас страшнее зверя сейчас — лихой человек. На берегу озера буду ждать тебя, моя нареченная.— Так сказал Мардан и поехал, весь сияя от радости. Не верилось ему, бедняге, что пришло и к нему счастье, которое он так долго искал. Через сутки   он был на берегу   озера   Дайык.   Расседлал Тельконура,  пустил   пастись.   Сам же прилег   отдохнуть. Сквозь сон услышал Мардан ржанье коня, открыл глаза — рядом Кенжетай на Гнедом.
—  Не будем мешкать, отправимся дальше, как бы не настигли   нас люди   отца, дома   теперь обо   всем   догадались,— торопит девушка жигита. И поскакали они  вдоль озера Дайык искать брод, чтобы переправиться на другой берег.
Но броду не было, не было даже удобного спуска к воде. Всадники остановились на высоком яру. Впереди, с той
стороны озера, слышалось грозное рычанье тигра, уханье дикого кабана... Обернулась назад Кенжетай — вьется в степи облако пыли.
—  Нас заметили!—вскричала девушка.— Чем попасть в руки наймитов отца — лучше погибнуть в волнах озера. Дорогой мой, выбора   нет. Доверимся   коням, пустим   их вплавь.— Подхлестнул   Тельконура   Мардан,   подчинился хозяину конь — прямо с обрыва бросился в синие волны Дайыка и поплыл к другому берегу. Как ни билась со своим конем Кенжетай, ничего не могла поделать: страшился Гнедой воды. Тут   послышалось ржанье   коней   преследователей. Услышал родные голоса Гнедой — вот-вот   повернет им навстречу. Только на мгновенье растерялась Кенжетай, соскочила она с седла и с яра прыгнула прямо на коня Мардана. Тельконур только сильнее фыркнул и пошел вперед, будто не вода была под ним, а родная степь.
—  Стреляйте    из    лука!— услышали   беглецы   позади себя грозный крик Субебая.
Стрелы засвистели над головами, фонтанами вздымали воду, но, словно заколдованные, девушка и жигит оставались невредимы. Наконец выстрелы прекратились — Субебай понял бесцельность стрельбы и приказал прекратить ее.
—  Все равно,— сказал он своим сподручным,— леса и горы на том берегу кишат дикими зверями и змеями... Нечестивцы сполна заплатят за мой позор — звери растерзают их. Вы, мои верные   слуги, должны   поведать об этом народу,   чтобы   людская молва   не поносила попусту   мое имя: «Мол, дочь Субебая сбежала с его батраком». Раскинем шатры, расседлаем коней, дадим им отдых и сами подкрепимся ужином и сном.
Поставили слуги Субебая для него юрту, разожгли костры и отправились кто ловить рыбу, кто стрелять дичь. Рыбы в озере было столько, что оно кипело, как, казан с ухой. Дичи в лесу было столько, что он казался райским: на каждой ветке сидели птицы, внизу пробегали никогда не пуганные охотником косули и олени.
Конюхи купали лошадей, спутав, отпускали их пастись по шелковой траве. Лишь Гнедой не давал себя поймать, отбегал в сторону нерасседланный... Время клонилось к полуночи, когда после ужина люди улеглись отдохнуть. Все угомонилось. Не плеснет рыба, не вскрикнет птица, не хрустнет ветка под ногой чуткого оленя. Только с другого
берега стали слышнее истошные крики гиен и вой голодных шакалов. И всякий раз Субебай творил молитву аллаху и просил у него отмщения.
Еще раньше, когда заря загорелась на востоке и бледноликий месяц рассыпал столб серебряных монет в водах Дайыка, Кенжетай и Мардан благополучно подплывали на Тельконуре к противоположному берегу. Они развели костер, обсушились. Мардан отправился ловить рыбу все из того же благодатного озера Дайык. Кенжетай расседлала Тельконура и пустила его пастись. Путать его девушка не стала, подумав про себя: «Пусть отдохнет получше». Конь повалялся на берегу, вошел в воду. В это время заржал на другом берегу Гнедой, он всегда в табуне пасся рядом с Тельконуром. Не успели беглецы и ахнуть, как их конек стремительно переплыл озеро и стал рядом с Гнедым. Обрадовались люди Субебая: скот возвращается к хозяину — быть добру. Самый продажный из слуг смекнул: «Есть возможность угодить баю — озолотит». Взнуздал Тельконура, переложил с Гнедого на него седло. С одной стороны седла приторочил волосяной аркан, с другой — коржун со стрелами и луком. Наймит решил приволочь баю трупы растерзанных, это ли не услуга! Занес он ногу в стремя... В это время с другого берега послышалась скорбная, проникающая в душу мелодия. Свирель пела и, рыдая, выговаривала, как человек, слова песни:
О Тельконур, наш Тельконур! Зачем нас предал, Тельконур? Зачем оставил, Тельконур, В минуту, тяжкую для нас?
О Тельконур, наш Тельконур! Был жеребенком Тельконур, Надеждой был ты, Тельконур, Считали другом мы тебя...
О Тельконур, душа моя, Ты слышишь, как поет свирель? Ты спас нам жизни от людей, Вернись, спаси нас от зверей!
Тельконур рванулся от седока в сторону и бросился и волны Дайыка.  Никто  не  успел  и  ахнуть,  как   конь  уже
отряхивал с себя воду на другом берегу   Он подошел к обрадованным беглецам и протяжно заржал.
Первой опомнилась Кенжетай, она проворно расседлала коня и сказала:
—  Мардан, Тельконур привез нам второе седло и волосяной аркан. Посмотрим, что у него в коржуне.
Лишенные помощи добрых людей, беглецы очень обрадовались, что в коржуне было как раз то, что им надо здесь, в необитаемом месте,— лук и стрелы.
—  Я заметил   поблизости   следы табуна диких   коней. Постараемся поймать и приручить их — для этого у нас теперь есть прочный аркан. Будет конь — пригодится и второе седло,— сказал жигит девушке. Направил он Телькону-ра к расщелине  между скал.  Вдруг Тельконур заржал — и в ответ послышалось ржание целого конского табуна. За-гикав и засвистав, жигит отделил несколько диких лошадей от косяка и погнал их в густой кустарник. Загнанные лошади запутались в чаще. Без труда заарканил двух коней Мардан. Одного, самого упитанного, прирезали на пропитание, другого, рослого и сильного,   обуздали,   надели  на него седло. Мардан мигом вскочил на дикого коня. Словно молния, метался тот, взвиваясь на дыбы, норовя сбросить смельчака.  Но человек подчинил  своей  власти  дикое животное!  Конь,  взмыленный,   присмиревший,   понес  седока ровной рысью к Кенжетай.
Ночь провели беглецы у костра, на рассвете тронулись в путь. Ехали они все время на запад... Долго ли, коротко ли, показались вдалеке берега полноводной реки Чу. Кони ускорили свой бег, повеселели путники.
По берегам Чу кочевал род Кулжабая. Люди в нем были гостеприимными и добрыми. Хозяева оставили Мардана и Кенжетай жить у себя.
Вечерами Кенжетай выходила на берег реки, и далеко-далеко была слышна песня ее свирели:
О Тельконур, наш Тельконур! Ты нас не предал, Тельконур! Нас не оставил, Тельконур, В минуту, тяжкую для нас.
О Тельконур, наш Тельконур! Был жеребенком Тельконур,
Надежда наша, Тельконур, Считаем другом мы тебя.
О Тельконур, наш Тельконур! Ты спас нам жизни, Тельконур, Лишь в честь тебя, наш Тельконур, Поет свирель — душа моя.